О писателях-самоучках - Страница 12

Пишут о "лигах свободной любви", изображают подробно и гадко разные случаи насилий над женщинами, рассказывают - не без любострастия - о женщинах, насилующих гимназистов, о ренегатах-провокаторах, - о мерзостях, всё о мерзостях.

Само собой разумеется, что мерзость надо обличать, и если мужик зверь, надо сказать это, если рабочий говорит:

"Я - пролетарий!" тем же отвратительным тоном человека касты, каким дворянин чудесных рассказов А.Н.Толстого говорит:

"Я дворянин!" - надо этого рабочего нещадно осмеять, но - всё надо делать прежде всего - любя, а затем - знаючи!

А творятся все эти скептические повести разочарованными людьми - без любви, без знаний, без таланта.

Однажды, между прочими вещими словами, Лев Николаевич Толстой сказал:

"Что такое талантливый человек? Это прежде всего человек, который любит. Вот, посмотрите, все влюблённые - талантливы, когда влюблены".

У людей моего круга опыта - нет любви, нет знаний жизни и - ужасное отношение к русскому языку.

После Тургенева, Лескова, Чехова, при Короленко студент второго курса, "изучивший всю русскую литературу назубок", пишет:

"Я утверждаю, что мой труд написан вполне оригинально и посредством одной интуиции, его основной мотив - преобладание в человеке интуитивного над интеллектуальным. Вибрация тембра стиха нимало не совпадает ни с "Демоном", ни с "Онегиным", ни с стихами Брюсова и Бальмонта. Звуковые отношения измышлены мною и моя поэма, утверждать могу, вполне самостоятельна."

Один из героев его поэмы говорит:

"Долой иллюзии! Мы живем в зоологическом саду, а зверей можно перевоспитать только приемами доктора Моро."

А крестьянин-эсер пишет:

"Теперь, когда я прочитал Ключевского и Пыпина, вижу, что неправ был Темкин, говоря, что на Руси никто больше кающегося дворянина не заслуживал поэтического апофеоза. Нет, поэтический апофеоз и терновый венец, и все, чем можно украсить человека, - русскому народу принадлежит."

Сознаюсь, что густота тех выводов, которые у меня получаются, неожиданна и для меня самого, я смущён этой густотой. Когда читаешь одно, два письма, три, четыре рукописи, а затем, через неделю, скажем, другие письма и рукописи, - впечатление от них разобщается, прослаиваясь иными впечатлениями дня, и общее в них становится незаметно. Но, прочитав весь мой материал за один приём, я был поражён и, прямо скажу, несколько испуган противоречием настроений между "человеком страшной жизни" и интеллигентом.

Чтобы читателю было ясно, как далёк я от преувеличений - рекомендую его вниманию "Записки литературного Макара" (Выходит в Москве, выпусками, недавно вышел второй. Изд. типо-литографии Орлова). Автор этих записок рабочий Сивачев, и в них внимательный читатель увидит, чем грозит этот разрыв интеллигенции с народом. Чем он грозит и какие принимает формы.

С другой стороны, напомню, что я пишу в дни, когда возможно шесть изданий книги, в предисловии которой автор, призывая к "созидательной работе", предлагает внести "во глубину России мир, свет и знание", а в тексте книги говорит устами одного из героев, явно сочувствуя ему:

"Если бы у нас в уезде вздёрнули трёх-четырёх..."

И приводит такой диалог:

"- Послушать вас - народ, выходит, совсем зверь.

- Помноженный на скота.

- Господа, не обижайте скотов и зверей. Мужик куда гаже."

Раньше на такие книги не обращали внимания, а ныне - влиятельной газетой, в которой пишут люди культурные, - злая и тёмная книга эта признана за верное отражение действительности.

А простые русские люди начинают смотреть глубоко вдаль, а не только себе под ноги, как смотрели раньше; вот что, например, пишет один "отец из глухой деревни":

"Сам уж буду жить по-собачьи, недосыпая, недоедая, а дети мои поживут! Увидят, узнают, оценят все лучшее в жизни - науку, искусство, людей - дальних и ближних, и пусть построят - новое."

Мы живём в стране, где слой интеллигенции опасно тонок, - может быть, отчасти поэтому она и неустойчива столь жалобно; мы живём в стране, где всякий серьёзно думающий, любящий, желающий работать человек должен быть ценим высоко, - надеюсь, это не нуждается в доказательствах.

И мне кажется, что именно сейчас, после 1905 года, интеллигент должен бы с великим и особенным вниманием присматриваться к росту новых идей, новых сил в массе "потревоженного" народа - в той почве, которую его отцы в течение долгих лет пахали "плугом ума", к росткам той пашни, на которой они, с великим трудом, сеяли "разумное, доброе, вечное".

Она, посеянная, даёт всходы - ибо никакая энергия не пропадает бесследно.

Я обращаю внимание скептиков на молодую литературу белоруссов - самого забитого народа в России, - на работу людей, сгруппировавшихся вокруг газеты "Наша нива". Позволю себе привести песню, изданную недавно "Нашей нивой", слова написаны белорусским поэтом Янком Купалой:

"А кто там идет по болотам и лесам

Огромной такою толпой?

Белоруссы.

А что они несут на худых плечах,

Что подняли они на худых руках?

Свою кривду.

А куда они несут эту кривду всю,

А кому они несут напоказ свою?

На свет божий.

А кто ж это их, не один миллион

Кривду несть научил, разбудил их сон?

Нужда, горе.

А чего ж теперь захотелось им,

Угнетенным века, им, слепым и глухим?

Людьми зваться."

(Прошу Янку Купалу извинить мне дурной перевод его красноречивой и суровой песни).

Чтобы уяснить себе глубокий смысл этой песни, - которая, может быть, на время станет народным гимном белоруссов, - читателю следовало бы посмотреть "Нашу ниву" - она много интересного скажет ему.